Незнакомка наблюдала за ней, восседая на лошади в некотором отдалении. Впрочем, фигура, прикрытая бесформенной тканью плаща, ниспадающего рельефными складками, не могла быть определена как мужская или женская с такого расстояния. Но... Порыв теплого ветра всколыхнул льняные пряди цвета ржи спелой, веером рассыпая под плечам, да кусочками златой искрящейся проволоки спадая на маску. Всадница оставалась неподвижна некоторое время, однако, секунду спустя пуская на шаг лошадь, приблизилась к той, чьи ноги ласкала водная гладь. В глазах всадницы плыли облака – точнее, их эфемерное отражение, сияющее пронзительной голубизной – лишь неизменными остались бездонные озера непроглядно-черных зрачков, устремленных на девушку, стоящую близ берега. Наездница застыла, по-птичьи склонив голову набок, ожидая, когда незнакомка развернется лицом к ней, а цепкий взгляд, уловивший едва заметное подрагивание плеч незнакомки, не обманывал ее – ее присутствие явно не прошло незамеченным.

Что ж, действительно, прикрытое маской лицо недоступно было взору Зейне…. Но эти глаза ей были знакомы. Застывали ли их очертания вскриком на губах, липким потом на спине Зейне, когда ее обволакивали сети ночных ужасов, когда пробуждалась та, еще не в силах согнать кошмары, судорогой пробегающие по телу и подступающие к горлу хриплыми стонами? Известно это было только ей, Зейне. Но эти глаза остались прежними, такими же, как и половину века назад: холодными, непроницаемыми. Только прищур, смутно ощущая, вспоминая. Это был как будто голос из полузабытого сна, гулким эхом гонга разносящийся в ее душе. Но она не помнила этого лица, не знала эту девушку, устремившую на нее пустой взгляд. Не знала…. Но все же, что-то смутное, иллюзорное вертелось в ее памяти, так и не давая себя прочесть. Нет, все же она ее не знала. – Что-то не так? – голосом, приглушенным маской, молвила, пальцами одной руки теребя уздечку, другая же рука жестом нарочито небрежным скользнула к рукояти меча, пальцами смыкаясь на ней, как говорится, на всякий случай.

Отредактировано Сиэннэ (2009-01-25 22:35:40)

-Что же, у меня есть сыр и хлеб, - пожала плечами, сухо предложив, - если хочешь, я могу угостить. – все так же ладонь покоилась на рукояти, чувствуя, как в такт ее сердцем пульсирует стальное, черное сердце меча, видавшего много битв, история которых запечатлена была в виде многочисленных царапин и зарубок, однако, нападать она, кажется, не собиралась…. Пока не разберется, что же за смутное чувство, глухо порыкивая, словно пес на цепи, угнездилось в ее душе. Где-то за пазухой, так и не убаюканный мерными ударами сердца, заверещал Бернардо, обозначаясь у ворота рубахи черной сварливой мордочкой, на коей блестели глаза-бусины, а уши подрагивали, чувствуя прощальные поцелуи убегающего ветерка. Нёйя тоже нервно поводила ушами, чувствуя наэлектризованность обстановки.

Отредактировано Сиэннэ (2009-01-26 18:18:20)

-Будь осторожнее в своих словах, - сказала она, еще больше сузив глаза, так что они теперь едва мерцали, прозрачно-серыми щелочками отражая златой свет солнца, озарявший небо и плескавшийся в волнах, радостно смеясь и выпрыгивая на берег россыпью бликов, сама же, перебросив ногу, скользнула на землю. Щелкнула ремешком седельной сумки, откидывая его, звякнула баночками, протиснув пальцы сквозь них, на свет извлекая холщовый сверток, в коем сыр находился, да несколько добротных ломтей хлеба, запах которого даже на расстоянии встревожил нюх девушки, заставив затрепетать крылья носа, вкушая аромат, а вместе с тем и желудок Зейне встрепенулся, довольно заворчав в ожидании скорой трапезы. –Ешь, - протянула ей сверток, рукой в воздухе застыв, прямо на нее глядя, не то выжидая чего-то, не то изучая ломкую фигуру, окруженную ореолом света, коим в сей теплый день щедро солнце одаривало землю, роняя живительные семена тепла и заставляя пробуждаться все живое.

Отредактировано Сиэннэ (2009-01-27 18:40:35)

…Не то саван дремы ложился на очи, не то печать никогда не сходящей усталости томительной, глаза полуприкрывая, жили и двигались лишь волосы, отрывистыми прикосновениями ветра тревожимые, поднимаясь златыми всполохами, птицами прядей взмывая по ветру. Трепетали полы легкого плаща, кои щекотала сочная трава, с неистовым рвением тянущая тонюсенькие зеленые пальчики к солнцу и небу, на коем раздолье и пастбище родное нашли белые стада облаков - барашков, подергивающих небо завитками своей тонкорунной шерсти.
Она же стояла, одной рукой чувствуя успокаивающую прохладу рукояти меча – не сонная, как наблюдатели могло бы показаться, но напряженная, готовая пружиной сорваться в любой момент – так море ласкает взгляд своим бесконечным спокойствием и умиротворенностью, прежде чем обрушиться бушующим штормом. Открыла глаза, ясностью жестокого соколиного взгляда кольнув Зейне спину, вопросила, медленно,  словно сквозь зубы слова роняя, когда Черновласая уже почти покончила с едой:
-Коль скоро речь шла об обмене еды на услугу, то ответь правдиво на мой вопрос: мы знакомы или имели… удовольствие встречаться?

-Не дай Бог в мире найдется причина,  по которой тебе бы понадобилось мое имя. Но все же, можешь называть меня Тьюр Хаос, - без надменности, но взвешивая, бросая слова медленно, таявшие холодком на коже. Это имя… Она никогда не представлялась другим именем, щипавшим душу и коловшим язык мелодичным эльфийским выговором. Как правило, в агонии битвы, зловещей прощальной песне мертвецов всегда вторило именно это прозвище, прижившееся в ее прожженной душе: Тьюр Хаос.
Прищур, не суля ничего хорошего, ожидающее ответа молчание повисло между ними, раздраженное электричеством пространство, которое, казалось, разорвал неприятным жужжанием звук лопнувшей струны - неприятно дохнуло в лицо обоим. Непроницаема. Пальцы на рукояти, чувствуя, как взбудораженный ее прикосновением, меч загорается, озаряя благородный черный металл свечением рун. Он пробудился. Другой же рукой поигрывает пальцами лишь, а вместе с тем беззвучным шепотом выплетая нечто: так ткачиха нитка за ниткой на льне белоснежном складно узор вырисовывая, ваяет красоту. Она же пальцами мозолистыми не могла ничего нести, кроме смерти, вот и сейчас, в «недрах» сжатой в кулак ладони тлело нечто, куда менее безобидное, чем вышитый орнамент.

Недоверчивый взгляд, пальцами выплетая все тот же узор заклинания, для постороннего взгляда являвшийся не более, чем просто игра пальцами длинными, испещренными кровоточащими царапинами. Пальцы другой руки все так же, словно приклеенные, лежали на рукояти меча. Она не спешила никому доверять, а тем более этой… собственно, кому – этой? Непроницаемым взглядом скользнула по фигуре, уже с новым, потаенным интересом оглядывая, бегло отмечая детали: и руки, шею, осанку, гордую посадку головы. Так и не ответила на вопрос, - мелькнула подлая мыслишка. Память услужливо подкинула образы битв, враз мелькнувших перед глазами десятками кровавых картинок, но этого лица нет среди тех, против кого обращена была ее боевая ярость. Нет… - Не думаю, что нам будет по пути, - полуоборот головы, маской вспышку слепящего света высекая из воздуха словно – на деле же не более, чем отраженный золотом свет. Полукружья ресниц дымкой полудремы прикрыли серую опустошенность глаз, которые, возможно, когда-то были небесно-голубыми, - Лучше побуду у воды, - сказала она, в глубине души полагая, что мятеж и ярость души успокоит иллюзорный покой воды, льнущей к берегу с подобострастным шипением, и лижущей песчинки златого песка. Но, как уж красноречиво гласят эпитеты, придуманные кем-то, покой – лишь перед бурей, готовой лавиной крови и жестокости в ее лице обрушится на ее врагов.